Война. Суровые испытания

  Василий Иванович Карпушов – журналист, краевед, Почетный гражданин Дивеевского района. Вся его творческая деятельность – свидетельство многолетнего кропотливого исследовательского труда, выразившегося в многочисленных печатных изданиях об истории родного края, событиях и, главным образом, о людях. Он подготовил  к печати более четырнадцати книг по краеведению, главные из них – «Пять веков Дивеевской земли. XVI-XX столетия» и «Дивеевцы в годы Великой Отечественной войны».

     Книгу «Пять веков Дивеевской земли» в 1998 году архивная служба Российской Федерации отметила Дипломом и первой премией. За активную работу по краеведению и активное участие в общественной жизни Решением Земского собрания Дивеевского района от 9 июня 2004 года № 36 автору было присвоено звание Почетный гражданин Дивеевского района.

     Свой первый исследовательский труд по истории Дивеевского края Василий Иванович Карпушов подготовил в соавторстве с Иваном Тимофеевичем Тюриным к 50-летию Победы в Великой Отечественной войне - «Книга памяти Дивеевского района».

     Книга явилась данью памяти воинам-дивеевцам, павших на полях сражений Великой Отечественной войны. В ней упомянуты имена погибших, умерших от ран, пропавших без вести, которые удалось восстановить, по каждому населенному пункту района.

     Продолжая исследования, к 60-летию Великой Победы Василий Иванович подготовил к печати документальный справочник о дивеевцахветеранах фронта и тыла 1941-1945 г.г. с символичным названием «Дивеевцы в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов».

     За проделанный труд Василий Иванович был удостоен медали маршала Жукова.

     В канун празднования 70-летия Великой Победы представляем 4 главу из автобиографического альбома В.И.Карпушова «Война. Суровые испытания»

Война. Суровые испытания.

    Перед началом войны в Дивеевском районе насчитывалось около 27 тысяч жителей, на фронт ушли почти семь с половиной тысяч дивеевцев. Из них пали в боях, умерли от ран, погибли в плену 4089 человек. Цифра установлена к 2005 году.

    В моей родной деревне к 1939 году значилось 233 крестьянских хозяйства и 1008 жителей. За годы войны солдатскую шинель одели около двухсот моих односельчан. Из них почти половина не вернулись в свои семьи, погибли.

    Из членов семьи Карпушовых и близких её родственников в Великой Отечественной войне участвовало 28 человек. Из них двое получили тяжёлые ранения, а 12 человек с фронтов не вернулись, погибли.         

    Среди павших в бою особо стоит имя Михаила Александровича Карпушова. Во второй половине 30-х годов ХХ столетия он был призван на действительную военную службу, которую проходил на Дальнем Востоке.

    В августе 1938 года на пограничном озере Хасан вблизи Владивостока японские войска внезапно нарушили границу, проникли на нашу территорию. Части Красной Армии  в ожесточённых боях вытеснили японцев с советской земли. В этой схватке и погиб Михаил Александрович Карпушов.

В боях на озере Хасан участвовал ещё один уроженец деревни Большие Лихачи – Фёдор Афанасьевич Панькин. За воинский подвиг он был удостоен ордена Красного знамени.

    В первые месяцы Великой Отечественной войны враг во многом превосходил Красную Армию по вооружению, по опыту ведения боевых действий. Наши войска отступали по всему фронту. В угрожающем положении оказалась Москва.

В ту грозную осень 1941 года вокруг столицы, на опасных направлениях продвижения врага ускоренно возводились оборонительные сооружения. Оборонительный рубеж строился и в окрестностях города Выксы. Его возводило мобилизованное население.

    Тогда, осенью 1941 года под Выксу на окопы, как тогда говорили, по мобилизации выехало около трёх тысяч дивеевцев. Мобилизации подлежали все трудоспособные жители района с 16-летнего возраста.

    На меня мобилизация не распространилась. Шестнадцать лет мне ещё не исполнилось. По мобилизации осенью другого, 1942 года, я выехал на станцию Сарма, о чём будет рассказано ниже.

    Всю войну деревня жила очень трудно. Из магазина исчезли все продовольственные и промышленные товары. Нормированное снабжение, карточная система  на сельское население не распространялось.

    Правда, время от времени в местном магазине строго по норме выдавались спички, соль, мыло, реже керосин. Вместо мыла для стирки белья шла зола. Был найден выход и с керосином.

    В военные годы в крупных колхозах на сельскохозяйственных работах использовались колёсные трактора довоенного выпуска. Двигатели на них работали на керосине, который доставлялся в поле в бочках.

    Машины часто выходили из строя но, тем не менее, снимали часть нагрузки на полевых работах. Они обслуживались девчушками. Трактористы и помогали односельчанам в какой-то мере облегчить решение проблемы с керосином, который шёл для заправки коптилок, ламп, используемых, как средство освещения в домах.

    Бывало, ни один тракторист не откажет своему колхознику наполнить бутылку керосина. Тем более, если керосин требовался для освещения клуба, молодёжных посиделок.

    Понятно, что раздача горючего преследовалась по закону. Тем не менее, к ответственности никто не привлекался, хотя большой тайны из «снабжения» керосином колхозников не делалось.

    Сохранять сложившуюся систему обеспечения жителей помогало следующее немаловажное обстоятельство. По завершении года выявлялось, что каждый механизатор свёрстывал сезон сельхозработ с экономией горючего.

    Для заправки коптилок и ламп, как средства освещения домов, подчас шёл и бензин. Только в него для безопасности добавлялась соль.

    Мобилизации военнообязанных запаса, призывы молодых парней в армию, следовали друг за другом. С фронтов шли извещения о павших в боях,  письма с известиями о ранениях. Но свой досуг сельская молодёжь проводила традиционно, с поправками на суровость обстановки.

    Ближе к Новому 1942 году до всех уголков страны и до нашей деревни дошли радостные известия: под Москвой немцы потерпели сокрушительный разгром. Из-под Выксы стали возвращаться мобилизованные на строительство оборонительных рубежей.

    Среди вернувшихся были молоды парни, девчушки. В деревне оживились традиционные молодёжные посиделки. Их, как правило, было несколько.

    Девушки-сверстницы /будь то помоложе или постарше/ собирались по вечерам в доме какой-нибудь хозяйки-одиночки, приносили на всю осень и зиму постели для ночлега.

    Хоровод девушек брал на себя устное обязательство отапливать и освещать дом, поддерживать в нём чистоту и уют. Каждый вечер девушки приносили с собой рукоделие: пряли, а чаще всего вязали варежки, перчатки, чулки, носки. Иногда занимались вышиванием.

    Вечерами посиделки обходили хороводы парней с гармошками и балалайками. С приходом парней рукоделия прерывались. Девушки плясали, пели песни. За первым хороводом парней мог прийти другой. В перерывах занятия рукоделиями возобновлялись.

    Иногда девушки и парни шли вначале в клуб, а потом расходились по посиделкам. Тем не менее, порядок их обхода не нарушался.

   Зимой 1941-1942 годов из госпиталей домой на долечивание после тяжёлых ранений стали возвращаться молодые фронтовики. На посиделки они приходили на костылях, с подвязанными руками, с забинтованными головами.

    Не забыть, с какой приветливостью, с какой теплотой воинов-земляков встречали на посиделках парни и девушки! Для них немедленно освобождались самые почётные места: на передней скамейки у стола. С большой готовностью выполнялась каждая их просьба – подать попить, свернуть папироску, дать прикурить…

     А фронт требовал пополнений. В армию призывалась молодёжь в семнадцать лет, на восемнадцатом году жизни. Осенью 1941 года солдатскую шинель одели те, кто родился в 1923 году.

    В августе 1942 года призвали молодёжь 1924 года рождения, в 1943 году тех, кто родился в 1925 году, в ноябре 1943 года – 1926-ой год, в 1944 году – 1927-ой год. Это был последний военный призыв молодёжи.

    Призывники 1928 года рождения ушли в армию в двадцатилетнем возрасте, в 1948 году. В связи с этим те, кто родился в 1926 и 1927 годах служили в армии по семь лет /по 1950-й и 1951-й годы/.

    Из деревни в ноябре 1943 года нас призывалось 18 человек. Некоторые получили повестки сразу же после комиссии, другие – через несколько дней. Четверо, в том числе и я, были мобилизованы на оборонные предприятия, на заготовку сырья для военной промышленности.

    На сколько нелёгок был труд в военном тылу, ниже коротко рассказывается в воспоминаниях о той суровой поре. Несколько позднее тем, кто трудился в военном тылу, были выданы удостоверения ветеранов  Великой Отечественной войны.

    В следующем разделе пойдёт рассказ об учёбе в техникуме. В конце воспоминаний прилагается копия студенческого билета с фотографией. Она сделана в ноябре 1943 года после призывной подстрижки в военкомате.

    По снимку предметно можно судить, какими малолетками мы выглядели, как призывники…

    Стоял солнечный полдень конца весны 1942 года. Мы, выпускники Павловской семилетки, только что получили документы об окончании школы. Нас было мало, всего тринадцать человек.

    Вернувшись домой, я убрал в самодельный сундучок школьное свидетельство с отличными оценками по всем дисциплинам, Похвальную грамоту и прилёг на деревянную кровать, что стояла у бокового окна избы, отдохнуть, поразмыслить о своей дальнейшей судьбе. Буквально сразу же в оконную раму раздался настойчивый стук.

    Я приподнялся: на мостике крыльца стоял бригадир нашей шестой бригады Павел Степанович Романов. Жил бригадир недалеко от нашего дома. Ему было близко к шестидесяти годам. В деревне пользовался всеобщим уважением: за деловитость, за тихий нрав, за приветливость к людям.

    Павел Степанович серьёзно был болен – гепертония тяжёлой формы. От колхозных дел отошёл года три назад практически совсем. В судьбу ветерана, как и в судьбы всех нас, вмешалась война. Впервые же дни вероломного нападения гитлеровской Германии на нашу страну он пришёл в колхозную контору и попросил определить его на какую-нибудь работу.

    - Война, знышь, не до болезней теперь, - такими словами сопроводил ветеран деревни свою просьбу.

    Председатель нашего Б-Лихачёвского колхоза «Маяк» Фёдор Тимофеевич Аношин просьбу пожилого колхозника уважил. Правление назначило его бригадиром шестой бригады.

   При разговоре Павел Степанович сдабривал свою спокойную речь вводным словом «знаешь», но произносил его в некотором искажении – «знышь». Отсюда по уличному и прозывался – Знышь Романов.

    На зов бригадира я вышел на крыльцо. Павел Степанович опустился на ступеньку, пригласил меня присесть рядом. Отдышался. Положил на моё плечо тяжёлую, почерневшую от кровоподтёков руку, с убедительной весомостью произнёс:

    - Отдыхать, знышь, сынок, некогда. Война. Сегодня в обед ребят 1924 года рождения вызывали в военкомат. На комиссию. А они, знышь, все ездовые. Сев завершать некому. Собирайся, знышь, сынок, в поле. Встанешь за плуг.

    На крыльцо вышла бабушка Александра Васильевна. Прислушалась к нашему разговору, твёрдо сказала:

    - Не беспокойся, Степаныч. Сейчас соберу его. До отдыха ли в такое грозное время. Хорошо ещё не тревожили до окончания учёбы.

    Рос я в семье дяди Ивана, брата моей матери. Он находился на фронте. Семейные хлопоты целиком лежали на моей бабушке - человеке авторитетном не только на нашем конце улицы, но и во всей деревне.

    Ближе к концу полуденного перерыва мы с Павлом Степановичем отправились на бригадный стан. Весеннюю посевную хозяйство заканчивало на дальних полях. Недосеянный участок шестой бригады находился километрах в трёх – четырёх от деревни, на границе с землепользованием Дурновского колхоза «Большевик» /ныне село Трудовое/.

    Последнюю неделю ездовые домой не приезжали. Ночевали в поле. За старшую на стане бригадир назначил Агафью Тимофеевну Видашову. Пожилая колхозница готовила ездовым обеды и ужины из колхозных продуктов. В полдень и ночью присматривала за лошадьми, которые паслись на обширной ложбине оврага, что служил границей между лихачёвскими и дурновскими землями.

    В утреннем сумраке Агафья Тимофеевна делала ездовым побудку. Помогала полусонным 12-ти – 14-ти летним мальчишкам обуться, заложить лошадей в плуг. Следила, чтобы на первых кругах полевой борозды не задремали. Потом-то работа сон сгонит.

    К слову сказать, что в войну колхоз обеспечивал ездовых продуктами не только в пору весеннего сева, но и при подъёме паров. Пища готовилась для них в каждой полеводческой бригаде чистоплотными стряпухами в своих домах /если не в поле/.

   Завтраки пахарям приносили их братишки или сестрёнки из дома в поле. Как правило, это был увесистый пирог с картофельной начинкой. Хорошо, если к нему приносилась бутылка молока.

    Однако нам в полной мере было ведомо и недоедание. В достатке за войну, в первые послевоенные годы мы вкусили так называемого «хлеба» из лебеды, конского щавеля, лепёшек из гнилого крахмала, листьев липы. Всего за войну пришлось изведать.

    На бригадный стан мы пришли к началу второй половины колхозного рабочего дня. Павел Степанович помог мне запрячь лошадь в плуг, прошёл со мной первую борозду, дал практические наставления. А на прощание пожелал:

    - С Богом, сынок. Держись уверенней!..

Половина моего первого трудового дня закончилась поздно вечером. Обе ладони моих рук были в кровавых мозолях, которые сочились светлой водичкой. Ужин проходил при свете костра, и сразу под телегу спать.

    Утром я не мог разогнуть обе ладони. Подошла Агафья Тимофеевна, резко распрямила ладони. Я вскрикнул. «Лекарь» меня успокоила:

    - Терпи. Все так начинают. Теперь легче будет. Начало трудовым мозолям положено. Натёртые места затвердеют.

    Так началась моя активная трудовая страда в военном тылу. С изматывающими физическими нагрузками, с недосыпаниями, гордостью за возделанную хлебную ниву. Мы шли по военной борозде в лаптях, одетыми в обноски, но не паниковали, строго держали в трудовом строю равнение.

    Моё поколение умело делать по крестьянству всё: растить хлеб, косить, метать стога, плести лапти, управляться в лесных делянках с непомерными по тяжести кряжами, строить оборонительные рубежи, вручную разрабатывать торфяники и многое другое. Мы глубоко усвоили, что пахарь в своём извечном труде в первую очередь полагается не на физическую силу, а на сноровку, ловкость, практичность. Всю эту крестьянскую грамоту мы усваивали за плугом, в дальних поездках с гружёными обозами, в работе в любую погоду – в зной и холод, в ясные, дождливые и снежные дни.

    Осенью того же 1942 года мы несколько ездовых, по мобилизации выехали на лесозаготовки. В месте с нами отправилась бригада девчушек и молодых женщин на валку леса и его раскряжевку ручными пилами. Старшим над нами правление на-значило Степана Афанасьевича Абрамова. В 1930 году он был одним из зачинателей колхоза в нашей деревне. Наш руководитель был до предела скуп на слово, оно у него было редким, но весомым.

    Мы возили дрова к полотну узкоколейной дороги на станции Сарма /посёлок Куриха, Вознесенского района/. Потом снова работали на хлебном поле.

    В зиму 1943-1944 года – опять мобилизация, вместо службы в армии, теперь уже на лесозаготовки на станцию Мухтолово. К железнодорожному полотну пришлось вывозить спецдревесину оборонного значения. Работа была не из лёгких, в полном смысле слова лесная. Вывозили мы кряжи, заготовленные из берёзы, длиной 2,5 метра, в диаметре от  25 сантиметров и выше. Вес каждого кряжа составлял 400-500 килограммов.

    Кряжи на конные сани чаще всего грузили вдвоём. Наловчились, получалось быстро, хотя и тяжко. Помощниками выступали рычаги. В ту пору пришлось вспомнить и уроки физики, правила о рычаге.

    Спецдревесина, которую мы доставляли из лесных делянок к железнодорожной платформе станции Мухтолово, являлась исходным сырьём для авиационной фанеры. Самолёты в те времена были фанерными. Берёза же и по сей день используется в фанерном производстве.

    В середине марта 1944 года из лесных делянок нас отозвали. Нужно было готовиться к весенне-полевым работам. По приезде домой, на другой же день меня вызвали в правление колхоза. Здесь получил наряд: завтра после обеда везти на железнодорожную станцию Шатки торфушек.

    Мобилизация молодых колхозниц в военные годы проводилась на разработки торфяников  каждую весну на летний сезон. Поздней осенью торфушки возвращались домой на колхозные работы. В конце зимы – снова мобилизация.

    Обычно из нашего Дивеевского района молодые колхозницы – торфушки отправлялись со станции Арзамас и далее на Горький. На сей раз, пункт отправки почему-то изменился. Но, нам ездовым, было всё равно. Расстояние до той и другой станции было примерно равным 40-45 километров. Только маршрут был не столь привычен.

    Выехали из деревни во второй половине дня, при солнечной погоде. На трёх подводах. Я за старшего. Надеялись съездить благополучно, хотя под тёплыми лучами мартовского солнца снег заметно оседал. Но небесная канцелярия распорядилась по-своему.

    Правление направило со мной в поездку мою сверстницу, семнадцатилетнюю Татьяну Манешкину и четырнадцатилетнего  подростка Михаила Мишанькина. Нагрузили на сани котомки торфушек, получили наказ, как зеницу ока беречь лошадей и тронулись на Кошелиху. За санями потянулось около сорока торфушек.

    За Кошелихой миновали большое первомайское село Хозино, потом Макателём. Добрались до Шатковской деревни Крутец. Здесь переночевали. Утром миновали Кардавиль, Понетаевку, Елховку.

     Добрались до Шатков. Разгрузились, простились с односельчанами. Тронулись в обратный путь. На ночлег остановились в Елховке. Облюбовали просторный дом с большим двором. Пожилой хозяин без лишних разговоров открыл ворота. Его жена захлопотала у самовара. Предстоял спокойный отдых.

    В военную пору при поездках в дальний извоз с двумя ночлегами – туда и обратно правление определило выдавать ездовым по тридцать рублей командировочных. Из них двадцатка уходила в оплату за ночлег на оставшуюся десятку ездовые покупали на городском рынке очень скромную по размерам одну селёдку.

    При возвращении домой при остановке на ночлег  рыба шла на ужин, к которому хозяева ставили самовар. Чай пили без сахара со свёклой. Так было и на сей раз.

    Около четырёх часов утра я встал, чтобы задать лошадям перед выездом корму. Поднимать своих попутчиков не стал. Хозяин засветил фонарь с керосиновой коптилкой. Вышел со мной во двор. Случилось не совсем желательное. На улице шёл сильный дождь, с крыши двора ручьём стекала вода. Погоревали с хозяином, но все-таки успокоили себя: половодью быть вроде бы рановато.

    Утром выехали со двора. Дом, в котором ночевали, стоял на косогоре, на спуске к небольшой речушке. По дороге сплошным потоком к речке стекала вода.

    Тронулись. Спустились с косогора к мосту, что был перекинут через речушку. Через него бурлил водяной поток. Как быть? К противоположному берегу, к мосту приближался пешеход, мужчина в годах, обутый в высокие кожаные сапоги с отворотами, с палкой в руках. Он уверенно вступил на мостик, через поток перебрался к нам. Подбодрил:

    - Езжайте, ребята, смело. Воды чуть выше колена. Мост исправен.

    Переезжали по одиночке. Первой переправили упряжку с санями и Татьяной. В упряже у неё находился карий мерин со своенравным характером. Оставили девчушку на другом берегу.

    Благополучно перевели другую упряжку. Перешли в брод за третьей. Только вступили на мост, как наша Татьяна тревожно закричала:

    - Караул! Беда!

    Повернули головы на крик. Нашим глазам предстала трагичная картина: чуть поодаль от дороги мерин Татьяны увяз по самые развилки ног в месиве воды со снегом. Бился. Хрипел. Но выбраться не мог. Оказывается, лошадь потянулась к прошлогодним будыльям сорняков, что находились на обочине дороги и провалилась в какой-то ров.

     Подбежали к плачущей девушке. Я заторопил Михаила, чтобы готовил верёвку. Сам по снежному киселю пополз к затонувшей лошади. Тело обжигало холодом. Но к затонувшему мерину добрался. Рассупонил хомут, освободил его от упряжи, принял от Михаила верёвку. Холодеющими руками продёрнул её под передние ноги. Выбрался из снежного месива.

    Распрягли вторую лошадь. К гужам хомута, который оставили на ней, привязали свободные концы верёвки, что была продёрнута под передние ноги затонувшего мерина, вытянули его на дорогу. Он встал, отряхнулся всем телом и благодарно заржал.

    На наши крики на противоположном берегу собралась толпа жителей села. Они-то и объяснили причину трагедии: лошадь провалилась в занесённую снегом силосную траншею, что находилась вблизи дороги.

    Промокшие, продрогшие тронулись в дальнейший путь, к дому. Дорога рухнула. Уплотнённый за зиму снежный покров на ней не выдерживал тяжести лошади. Она могла поломать ноги. Сани в упряжке пустили стороной. Сами шли возле них, чтобы согреться.

    На обочине дороги под передок саней набивался талый снег. Лошади остановились. Приходилось через каждые десять-пятнадцать минут останавливаться, приподнимать передок саней, чтобы освободить полозья от набившегося сырого снега.

    Горек был наш путь. За целый день мы преодолели чуть больше десяти километров. Добрались до Понетаевки. К вечеру выехали в деревню Крутец. На его окраине находился конный двор. Возле него нас встретил конюх. Указал на копну корма, что высилась возле двора:

    - Ночевать придётся. Забирайте лошадям на ночь.

    Мы удивились проявленной щедрости, поскольку знали ценность корма к концу зимовки скота. Тем более, в канун весеннего сева. Конюх развеял наше недоумение. Оказывается, по всем населённым пунктам Шатковского района, что лежали на пути возвращения ездовых, сопровождающих торфушек, была разослана строгая телефонограмма с оказанием нам, /да и многим другим/ всемерной помощи. Ведь ни одни мы бедствовали.

    На ночлег остановились в том же доме, в котором останавливались на пути к Шаткам. Хозяева накормили нас. Обогрели. Обсушили. Утром снова в путь. До дома оставалось преодолеть ещё десятка два километра. Сани оставили под присмотр хозяев до лета.

    В Кошелихе через разлившуюся речушку Пузенку переправлялись вплавь. Наконец, завиднелись строения родной деревни. На грех, сноровистый мерин Татьяны упрямо свернул с большака дороги на зимник, который для сокращения пути был проложен прямо на конный двор, минуя въезд в деревню. Зимник пролегал через Мельничный овраг.

    Татьяна ударилась в панику. Закричала, сползла с лошади в месиво снега с водой. Мы кинули ей верёвку, вытянули на дорогу. А мерин, не останавливаясь, держал направление к конному двору. Но мы знали, дойдёт до оврага и по его берегу всё равно вернётся назад, в улицу деревни.

    А от родного села к нам приближалась упряжка с санями. В них председатель колхоза с бригадирами. О нас в колхозе беспокоились, за нас переживали. Мы имели печальный вид. Лапти наши на ногах расползлись в лохмотья. Развезли нас по домам.

    Вошёл в родную тёплую избу. С помощью бабушки переоделся в сухое бельишко, забрался на тёплую русскую печку. Бабушка подала мне перекусить, что Бог послал и полную чайную чашку стимуляции - разведённого водой спирта-сырца, что вырабатывался на Кошелихинском спиртзаводе. Завод также работал на армию.

    Я, было, от спиртного попытался решительно отказаться. За свои семнадцать лет к водке я ещё не притрагивался. Бабушка с настойчивостью прикрикнула:

    - Выпей! Это для тебя лекарство!

    Опорожнив чайную чашку, я провалился в глубокий сон. На утро встал свежим, как будто бы и не побывал в двухсуточной водяной купели.

    Таковы были трудовые будни сурового военного тыла!...